БЫЛОЕ ГОРОДА КАМЕШКОВО (Историческая повесть Ф.Д. Филимонова) Часть 6. Заключительная.

#Камешково33#культуравДоме33#лучшедома#история_города

БЫЛОЕ ГОРОДА КАМЕШКОВО
(Историческая повесть Ф.Д. Филимонова)

Часть 6. Заключительная.
Население «Дунькиного» посёлка росло, пополняясь из деревень, местные базары и торговля разжиревшего флегматика Юлия Поля, казалось не удовлетворяли насущные потребности рабочих, появилась необходимость заглядывать в соседние города: Ковров, Шую, Иваново и Владимир. Жизнь рабочих в камешковской глуши заметно стала пробивать ростки, к потребностям культурных развлечений. Не только молодые рабочие, но и старые по возрасту начинали скучать в глухом захолустье – всё чаще стали заглядывать в город Ковров и Владимир. Молодые стремились купить что-либо в магазине для себя, отдохнуть вечерком в городском саду, или провести вечер в городском театре, а пожилые – сходить в собор, заглянуть на рынок и отдохнуть до поезда в трактире, раздавить мерзавчика (так называли четвертинку царской водки) и развлечься, послушать граммофон.
Единственное неудобство – надо было пройти пять километров от фабрики до ближайшей станции – Новок или Тереховиц.
Прибывшая из Москвы комиссия Министерства путей сообщения совместно с Самойловым, осмотрела местность, подходящей оказалась близ трубочки и почтового отделения и дала разрешение построить. Осенью 1912 года было построено небольшое деревянное здание платформы, с громким и гордым названием – «Дербенево». Удивительно, то обстоятельство, что гордый Павел Дербенев, не имел привычки слезать на платформе с собственным этикетом, за ним всегда выезжал кучер на тарантасе, запряженном парой гнедых жеребцов, на станцию Новки. Все грузы из Новок на фабрику, перевозились фабричным конным транспортом, потом заключали договора с подрядчиками: П.Т. Дарьиным, И.И. Жуковым, которые держали наёмных рабочих и около 20 лошадей для перевозки всех грузов. Жуков жил при станции и считался агентом по приёмке и отправке грузов, имея большое доверие от хозяина.
Однако невыгодная транспортировка гужом, не нравилась Павлу Никаноровичу, он решил построить свою железнодорожную ветку от Новок до фабрики. Ветка была закончена 21 декабря 1913 года, был куплен небольшой паровозик, она улучшила перевозку грузов и сэкономила немало средств, но пассажиров на ней не перевозили.
Дербеневым труд ценился по старинке: по заслуженному доверию. Характерной чертой братьев – хозяев – «Пайщиков Товарищества Мануфактур Никанора Дербенёва Сыновья» служила – скупость, по заслугам видимо, называли их фирму в городе Иванове: скряга Дербенев.
В производство, новейших машин хозяева не приобретали, новшеств не любили вводить, в мастера на фабрике ставили самоучек, без технического образования, с оплатой, какая будет милость у хозяина. Очевидно, не изгладились из памяти наши мастера-самоучки: Пётр Алексеевич Маров и Иван Львович Зимин, они станок наладить умеют, нажать, прикрикнуть на ткачиху могут, спины их умело, низко гнулись при встрече с управляющим, о своей зарплате никогда не торговались: сами оцените Алексей Иванович, мы мастера и специалисты клеевары, занимаем две должности, хозяину от нас большая выгода! – Клей варить, не шутка – большой секрет в ткацком производстве! – хвалился Зимин перед управляющим, перед Пасхой, в надежде получить пятёрочку прибавки к жалованью.
В администрации фабрики Дербенев ставил малограмотных, но преданных верных людей, заслуживших доверие, с мальчиков и до седых волос собиравшийся пользоваться ими.
— Не беда, что малограмотен, лишь бы честен, от такого простого человека, выгоды можно получить больше, – рассуждали сыновья старого Никанора.
Управляющий Камешковской фабрикой и доверенный хозяев – Самойлов Алексей Иванович, простой, малограмотный, едва научившийся в солдатах письму и счёту, мужик деревни Брызгалова, заслужил доверие, руководить всей жизнью фабрики: все ему подчинялись, слушались, нанималось, увольнялось и управлялось им просто, по-мужицки,- одни технологические процессы не входили в его обязанности.
Кассир Иван Степанович Даманин, хранивший все ценности фабрики, не образованием достиг доверия, а верностью, честностью и услугой с детства.
Особенным уважением молодых хозяев, пользовался 80-ти летний старик – Михаил Алексеевич Молев – старожил и основатель Камешковской фабрики. Он был друг детства и сосед по деревне Никанора Дербенева, с мальчиков работал вместе с хозяйской семьёй на их ручном производстве в светёлке деревни Ростилково.
Сыновья Никанора, приезжая в Камешки, всегда посылали за сторожем Молевым, пить хозяйский чай, сажали рядом и спрашивали о новостях. Старик очень любил пить сладкий, крепкий чай, выпивал по десяти стаканов, пил до пота и изнеможения, утираясь платком. Забавно, старик после каждого выпитого стакана приговаривал: господи благослави по первому! Хозяин сидя за столом посматривал с любопытством на него и добродушно улыбался. Жил Молев с внуком – Василием Петровичем, в одиноком флигеле за фабричным прудом, получая от хозяина пять рублей в месяц на содержание. Всем казалось странным и загадочным: за что хозяин любит и нянчится с беспомощным стариком? То ли отцовская дружба обязывала сыновей Никонора возиться с дряхлым, глухим стариком, или какие другие заслуги заставляли их проявлять к нему большое внимание – никто не знал. Ходили в ту пору среди рабочих слухи, что старик Молев помогал хозяину, делать фальшивые деньги и будто машинку, на которой печатали трёшницы, он хранил на Камешках в лесной сторожке, в колодезе, который наполнялся ключевой водой из родничка, пробивавшегося из берега Провалихи. Возле колодезя росла большая сосна, ветки её гнулись от множества крестиков и иконок, снятых с шеи и повешенных людьми, которые окачивались водой из ключа и получали исцеление от мучившей их лихорадки.
В детстве я ходил за грибами в рощу, видел эту, толстую, развесистую сосну обвешенную крестиками, росшую возле ветхого, давно заброшенного колодезя на обрыве Провалихи, что близ кладбища, но людей, принимавших холодные ванны из ключа, встречать не приходилось.
В 1907 году старик Молев умер, братья Дербеневы приезжали хоронить. Похоронен он с северной стороны церкви, в десяти шагах от паперти, могилу обнесли железной оградой.
Свободная, законная по тому времени, эксплуатация дешёвых рабочих рук местных крестьян и дешёвое топливо послужили главным источником, обогащения сыновей Никанора Дербенева. Дербенев не любил щедро разбрасывать извлекаемую прибыль на оплату труда рабочих. Выращенный, воспитанный им управляющий фабрики Самойлов, придерживался тех же методов в отношении к подчинённым ему людям.
Мастеровые на фабрике работали подённо, по расценкам утвержденным хозяином, при оплате учитывалась скромность, прилежность, трезвость человека, а дальше ценилось качество работы, за что с Пасхи, по наметке механика или управляющего, делалась прибавка по 5-10 копеек на день, но при всех этих качествах рабочим платили летом по одной цене, а на зиму расценки снижали. Рабочему обычно говорили: хочешь – работай, а не устраивает цена – ищи, где лучше! Жаловаться на Дербеневские порядки некому и некуда: власть хозяйская – закон.
К служащим, как сам хозяин, так и управляющий относились по-иному – они с мальчиков растили, воспитывали человека и не баловали его приличной оплатой труда. Ценили и приближали к себе только тех, кто заслуживал доверие, а это длинный путь: принятый на службу мальчик должен показать свою честность, аккуратность, исполнительность и добросовестной безупречной службой десятка лет, заслужить доверие, а с ним уважение, приличный оклад и ежегодную прибавку к жалованью на Пасху.
Поступил мальчик в контору на 3 рубля, через год ему прибавят два, а ещё через год прибавят трёшницу, так с ростом мальчика по службе, зарплата увеличивается и растёт, поднимается доверие администрации. Таким методом Дербенев растил себе штат доверенных людей, большой грамотности он не требовал, они практически постепенно осваивали свой труд и обязанности.
На Пасху у Дербенева не было обычая давать наградные служащим, как это некоторые фирмы практиковали, но зато он ежегодно делал надбавку по 3-5 рублей к месячному окладу работника.
Расскажу характерный случай, как мальчик конторы – Андрюша Хромов, удачно и легко заслужил доверие хозяина. Трудно сказать, что повлияло на скупую душу хозяина – то ли он был в хорошем настроении, довольный осмотром спокойно работавшей фабрики, иль ему показался слишком наглядным поступок, на глазах старшей администрации фабрики, проделанный смелым и сообразительным мальчиком. Времени было четыре часа вечера, старшие служащие фабрики, вместе с хозяином – Павлом Никаноровичем, плотно сидели за чайным столом, покрытым синей миткалевой салфеткой, молча посапывая и отдуваясь пили хозяйский чай. Тишина за чаепитием служила особенным приличием у Дербеневых, никто не осмеливался нарушить её, только металлические чайные ложки не соблюдали этого приличия и звонко постукивали в стаканах густого чая, почти доверху наполненных сахаром. В присутствии Павла, служащие боялись вести разговоры и обмениваться словами, делая серьёзные деловые лица.
— Андрюша, налей мне рябиновочки, хрипловато картавя языком, обратился к мальчику, разливавшему чай, инженер прядильной фабрики Ильвовский. Не задумываясь, мальчик налил ему и подал стакан, подражая колер под цвет рябиновки.
— Вот хорошо! Отозвался картавя инженер,с довольной улыбкой на лице.
— А мне спотыкача, попросил заведующий хозяйственной конторы – Гордеев, подавая мальчику в свободную руку стакан. Андрюша налил ему несколько покраснее, припомнив в голове, что цвет его несколько потемнее рябиновой. Протянул свой стакан старший специалист по хлопку Пуриков и уже более смелее приказал: — А мне сливянки! Чуть подумал мальчик и налил ему тёмно-сероватого цвета стакан. Многим понравилось делать заказ. Все подняли головы, устремили на мальчика глаза и с любопытством смотрели, что будет дальше. Управляющий фабрики Самойлов пил крепкий чай, мальчик знал его вкус, а когда он попросил: — Мне, видишь ты, приказчиского! Андрюша налил и подал ему крепкого чаю. Пришла очередь хозяина Павел быстрым рывком взял со стола стакан, и протягивая его мальчику, повелительно сказал: — Налей мне хозяйского! Все затихло, замерло за столом, взоры всех устремились на мальчика. Андрюша подумал с минутку, точно соображая, какой же чай должен пить хозяин и налил почти доверху одной воды, а затем чуть-чуть покрасил его чаем и подал хозяину. Наступила загадочная тишина, все ждут слова хозяина, но он молчал, что-то обдумывая. Некоторые смотрят и виновато улыбаются углами губ, иные с ненавистью смотрят на Андрюшу, в насмешку налившего хозяину жидкого чая.
Но вот встаёт хозяин и благодарит мальчика, а затем начинает читать администрации целую лекцию об экономии, которую каждый хозяин должен соблюдать в своём хозяйстве. Крутой характер Павла, он не постеснялся сказать своим командирам: — Вот возьмите чай приказчика, разве здесь нет излишка чая и сахара? Разве жаль приказчику хозяйских средств? Подсчитайте весь этот излишек за день, за год и увидите, чему равна будет экономия! Молодец Андрюша, ты наглядно показал бережливость хозяина, сказал Павел, покидая за столом свою администрацию.
Придя в кабинет управляющего, он дал распоряжение Самойлову прибавить мальчику семь рублей на месяц и на следующее утро вписали в расчётную книжку хозяйскую прибавку, а с Пасхи, когда обычно всем прибавляли жалованье, снова не обошли Андрюшу.
Управляющий Самойлов обладал мягким, спокойным характером, он был из тех покладистых мужиков, которые могут вовремя смолчать и спокойно перенести любую вспыльчивость, любую обиду, нанесённую гордым Павлом, лишь бы она не подорвала доверие и не окончилась крахом семейного уюта. На других зло не срывал, к рабочим относился дружественно, сочувственно, но к служащим, как интеллигенции более требовательно, особенно в части вежливого обращения с рабочими.
Крестьянская среда окружала его до солдатства, она видимо напоминала ему и не позволяла гордиться своим высоким положением. Держал он себя всегда просто, доступно, как-то особенно сдержанно – почти любезно. Все хозяйственные дела и денежные средства находились в его распоряжении, случилась у рабочего беда: корова пала, задумал рабочий свадьбу сыграть, а деньжонок не хватает, одежонку – ли справить сыну вздумалось и на перевёртку несколько требуется – все шли к нему, и он не отказывал.
Управляя фабрикой с начала постройки, он старых рабочих знал в лицо, называл по имени, шутил по-свойски или бранил за незаконную проделку, по-отечески, его боялись и вместе с тем уважали.
Простота нравов, царившая в фабрике, не вынуждала хозяина тратить средства на излишнюю охрану. Большинство рабочих боялись греха, трудились честно, добросовестно и позорить себя краденым не позволяли. Бывали случаи редких мелких краж: стащит работница десяток початок с пряжей, или сновальную катушку и попадётся в дверях сторожу с похищенным, тогда Самойлов вызывает её в кабинет начнёт читать нотацию.
— Видишь — ты, вшивый чёрт, какое дело выдумала – ворчит он, не заглядывая в глаза, дрожавшей перед ним работницей. – Ну, что тебе Прасковья, поможет этот пустяк? Берёт в руки, покачивая головой и показывая вещь спрашивает: — Прогнать тебя? – Куда ты пойдёшь? Сам смотрит в покрасневшее лицо, потупленные глаза и терпеливо ждёт ответа. – Виновата! Простите, бес попутал – соблазнил. Я больше не буду! – громко плачет, утирая фартуком слёзы – оправдывается ткачиха. –Да ведь это выеденного яйца не стоит, а Вы, видишь – ты, берёте на себя такой позор! – Краснеете из-за такой мелочи. Да ещё перед богом, грешите! – повышенным, крикливым тоном, делая напускное, взволнованное лицо, пугает он ткачиху. – Простите Алексей Иванович, семья большая, куда я пойду? – Ну ладно, видишь – ты, на первый раз прощу, а дальше смотри у меня! – пригрозил он. Не делай этого! Потом, более спокойно, но повелительно, с грубой обидой скажет: — Иди!
Работница виновато выбежала из кабинета, боязливо оглянулась по сторонам, вытерла на ходу фартуком слёзы, и беспокоясь кто бы не увидел из соседних ткачих, скрылась в фабрике. На суд такие мелкие кражи он не передавал, разрешал их путём убеждения и запугивания уволить.
Самойлов имел привычку при разговоре употреблять слово «Видишь – ты», а когда разгорячился (что было редко), особенно, когда требуется посильнее побранить, то добавлял ещё два слова «Вшивый чёрт». С добавлением двух последних слов он считал: хорошо, крепко обругал, виновный лучше осознает свою ошибку. Какая-то патриархальная простота нравов и обычаев царила на производстве: нужно тебе по какой-либо причине отлучиться на денёк – другой, идёшь к табельщику, или мастеру, договоришься о замене и можешь гулять. Не вышел на работу! Прогулял день — два, запишут тебе штраф – 50 копеек за смену и всё – в расчёте, никаких больше претензий. Утром, до начала работы конторы, и вечером после её окончания, табельщик в фабрике полный хозяин. Табельщик со сменным мастером являются единственными командирами на производстве, они творят всё, что требует производство и их капризное желание: работница фабрики в полной их зависимости, угодливости и поблажке. Работать на фабрике не принуждали: хочешь – работай, не хочешь – иди куда знаешь, никто ни держит. На Пасху табельщик выдавал на руки паспорт, праздновали неделю, точно рабочему давали подумать: если хочешь работать, задавай в четверг на Пасхе паспорт, место за тобой сохранено. Не задал паспорт в срок, будешь считаться уволенным – выбывшим по собственному желанию. Такие порядки заведены Дербеневыми со старины, отцом их Никанором и не нарушались сыновьями.
Однако – же, как не скромен был Камешковский пролетариат, как ни приветливо было отношение управляющего Самойлова к труженикам фабрики, революционная буря Ивановских ткачей в 1906 году отозвалась и разбудила беспечно дремавшие умы камешковских рабочих: два раза «шумели сосны» во дворе фабрики, беспокойно тревожа и пугая гордую натуру хозяина – Павла Дербенева.